Писал, что чувства есть. Это же не так просто , чтобы перещелкнуло на другую, если есть эмоции к этой.

Верхнее сообщение было "как дела?)" Слушай, ты прав что не тратишь много ресурса на девочек, которые не вкладываются в общение. Но и ты не вкладываешься, обычное интервью, каких у нее сотни за день на сайте знакомств Как дела, где учишься, на кого. Это спрашивают все . Вот она ответила РУДН Сказал бы ей что она наверное любит шоколадки, или более нейтрально: выживешь там среди иностранцев? И если 2-3 таких сообщения отвечает коротко, то и ты коротко. И забивай. Дело не в том чтобы прям стараться быть оригинальным, но хоть немного выделиться среди однотипных сообщений. Тем, срелним тёлкам не пишут красивые мужчины, поэтому им пофиг что ты напишешь, ты для нее уже выигрыш. А у этой есть выбор.

Мне кажется не лучший вариант вернуться в отношения именно таким способом, ну хотя бы можно найти кто из твоего города, с кем есть возможность общаться в живую, опять же с сексом и без такого багажа в виде мужа и ребенка. Я понимаю конечно что после такого всплеска с романтикой расстояний и сексом по ее приезду ты немного поплыл, но, если трезво на все взглянуть, то минусов тут пока больше чем плюсов, точнее плюсов я вообще не вижу для тебя, для нее может быть и есть, хотя тоже сомнительно.

Дневник Люцифера Глава 2: Крылья Она пошла за мной, и мир перевернулся. Вернее, не перевернулся, а сжался до размеров узкой полоски асфальта между нами, до расстояния, которое отделяло мое плечо от ее плеча. Этот промежуток был наполнен тишиной, но не неловкой, а густой, звучной, как натянутая струна. В ней звенело все: и далекие крики детей, и шуршание колес самоката по щербатому асфальту, и стук моей собственной крови в висках. Мы шли, не говоря ни слова. Я украдкой наблюдал за ней. Солнце, пробиваясь сквозь листву чахлых районных кленов, играло в ее темных волосах, зажигая то медные, то синие отсветы. Ее платье, простое ситцевое, казалось теперь не просто одеждой, а частью пейзажа, чем-то древним и органичным, как кора дерева или речная галька. Она не смотрела на меня, ее взгляд скользил по фасадам панельных пятиэтажек, по зашторенным окнам, по ржавым гаражам, и казалось, она видит не убогую советскую эстетику, а читает скрытый текст, нанесенный невидимыми чернилами на поверхность реальности. Я всегда чувствовал этот район — его спящую агрессию, его кислую тоску, его покорную обреченность. Это была моя территория, моя пашня, где я сеял семена безразличия и пожинал скуку. Но сейчас, рядом с ней, все изменилось. Асфальт под ногами казался не просто дорогой, а путем. Крики детей — не раздражающим шумом, а хором далеких, наивных духов. Она дышала, и воздух становился иным — плотным, наполненным смыслом. — Тебе не страшно? — внезапно спросила она, не поворачивая головы. Голос ее был все таким же мягким, но теперь в нем проскальзывала стальная нить. — Чего мне бояться? — ответил я, и мой собственный голос показался мне чужим, слишком громким в этой новой, преображенной тишине. — Здесь моя земля. Она наконец посмотрела на меня, и снова этот пронзающий взгляд, будто она снимает слой за слоем, добравшись до самой сути, до червоточины, что пряталась в сердцевине моего «я». —Земля? — она усмехнулась, и в уголках ее губ заплясали тени. — Это не земля. Это пыль. Ты ходишь по пыли и думаешь, что это твое царство. От ее слов внутри меня что-то екнуло — не злость, а скорее острое, жгучее любопытство. Она видела. По-настоящему видела. —А что тогда царство? — спросил я, играя ее же игрой. — Там, где есть выбор, — просто сказала она. — А здесь его нет. Здесь все спят. И ты вместе с ними. Мы вышли на пустырь, заросший лопухами и чертополохом. Посередине, как панцирь доисторического животного, ржавел остов старого «Запорожца». Она подошла к нему и провела ладонью по проржавевшей крыше. Ее пальцы оставили четкие следы на пыльном металле. — Они думают, что им чего-то не хватает, — продолжила она, глядя на свои пальцы. — Денег, новой машины, любви. Но это обман. Им не хватает только одного — желания укусить этот мир за край, посмотреть, что у него внутри. Они жуют пережеванную кашу чужой жизни и боятся ощутить собственный голод. Я стоял, завороженный. Она говорила то, что я всегда чувствовал, но никогда не облекал в слова. Моя философия была философией циничного наблюдателя, насмешника. Ее же слова были философией восстания. Тихого, изнутри. — А ты? — спросил я. — Ты не боишься голода? Она отвернулась от машины и посмотрела прямо на меня. В ее глазах плясали черные огоньки. —Я голодна, — призналась она без тени смущения. — Все время. И этот голод — единственное, что делает меня живой. Он жжет меня изнутри. А тебя? Этот вопрос повис в воздухе между нами, тяжелый, как гиря. Он был вызовом. Приглашением. Ловушкой. Я мог отшутиться, уйти, сохранить свою маску равнодушного денди района. Но я не хотел. Ее голод отзывался во мне чем-то древним, забытым, диким. Тем, что я когда-то, очень давно, в другой жизни, может быть, называл тоской по небу. Теперь это была тоска по бездне. — Я… не знал, что голоден, — сказал я честно. — Пока не увидел тебя. Она улыбнулась, и это была уже не та легкая улыбка со скамейки, а что-то хищное, знающее, обещающее. —Потому что тебя кормили с ложечки. Медом. Липким, сладким, приторным. Он прилипает к гортани и не дает дышать. А я… — она сделала шаг ко мне, и от нее пахнуло не духами, а озоном после грозы и влажной землей, — я предложу тебе не мед. Я предложу тебе соль. И железо. Вкус крови на губах после боя, которого никто не видел. Вкус настоящего. Она была так близко, что я видел мельчайшие золотые крапинки в ее карих глазах, похожие на осколки далеких звезд. Я чувствовал исходящее от нее тепло, согревающее меня изнутри, растопляющее лед, который копился веками. — А что будет потом? — прошептал я, и мой голос сорвался. — Когда мы распробуем этот вкус? — Потом? — она чуть склонила голову. — Потом мы посмотрим в глаза тому, что скрывается за этим миром. И спросим его имя. Она протянула руку, не для рукопожатия, а просто положила ладонь мне на грудь, над сердцем. Ее прикосновение обожгло, как раскаленный металл, но боли не было. Было лишь ощущение пробуждения, щелчка, сдвига. — Ты слышишь? — спросила она. — Там, внутри. Шелест. Это просыпаются твои крылья. Я не слышал никакого шелеста. Я слышал только оглушительный грохот обрушивающихся стен, треск собственной скорлупы, рождение нового, незнакомого существа, которое всегда жило во мне, но лишь сейчас получило разрешение дышать. Она отвела руку, развернулась и пошла прочь, оставляя меня одного на пустыре, рядом с ржавым остовом прошлого. Но одиночество мое было иным. Оно было наполнено ею. Ее словами. Ее голодом. Я посмотрел на свои руки. Они дрожали. Но не от страха. От предвкушения. Она не просто девушка с района. Она — дверь. И она только что вручила мне ключ. Мир не перевернулся. Он треснул. И из трещины на меня смотрело небо, черное, бездонное и бесконечно прекрасное. Я сделал первый глоток настоящего воздуха. Он был соленым. И отдавал железом.

По-моему самое грязное, что она продолжала крутить с начальником будучи уже глубоко беременной, или начала заново сразу после рождения ребёнка. Ну ладно я ещё как-то могу уложить в голове спонтанный секс и залет. Но вот эта часть темы, где имея на руках грудничка у неё остаются скрытые диалоги с любовником - вообще никуда не укладывается. Кстати, у Автора путаница в датах. Сейчас заметила. )))