Как начать карьеру писателя?

[Потный мексиканец 150]

Какое совпадение! Не был тут уже сто лет, и только зашел, а тут... 

Нормальный рассказ, читается легко, хотя на мой взгляд можно было бы уснастить его подробностями! Корсика, Франция, Египет! Тема благодатная, тут можно развернуться!

[9999999999 1 550]

1 час назад, Потный мексиканец сказал:

Нормальный рассказ...

Эх... В ворде выглядело нормально. Выложил сюда - вижу: ерунда. Криво. Щас смотрю - косяк на косяке. Надо переписывать.

По замыслу Марсель - вообще проходной персонаж, а я тут расписал про него чуть не с момента рождения. Выкинуть можно процентов 90.

По сути, план рассказа:

1. Взвод французов занимает деревню;

2. Марсель насилует девочку в испанской деревне;

2. Женщины из деревни убивают Марселя;

3. Французы в отместку сжигают деревню;

4. Испанец - предводитель хунты, живущий на отшибе, стреляет в офицера;

5. Французы расстреливают испанца, но останавливаются в его доме на ночлег, требуя, чтобы жена расстрелянного приготовила им ужин. Заставляют женщину накормить этим ужином детей и попробовать его самой, проверяя, не отравила ли она пищу. Женщина кормит детей и ест сама. Французы ужинают.

6. Все умирают.

 

[Потный мексиканец 150]

Хорошая у тебя фантазия! Я бы вряд ли до такого сюжета допер! Ты пиши главное, и вовсе он не проходной персонаж, он тот винтик на котором держится весь рассказ. Так что не жалей места для подробностей из его жизни.

[Albion 5 415]

Главное что тему создал не тот же автор что собирался начать "карьеру программиста")

[9999999999 1 550]

Немного переиграл сюжет. Часть отрезал, часть пришил. Плеснул крови и убрал штампы.

Финал пока не дописал. То, что есть, еще буду редактировать с навахой в руках.

Выделенное красным расходится с историческими фактами. Надо будет подогнать под реалии...

Скрытый текст

Будь Марсель способен держать язык за зубами, а член в штанах, может и не пришлось бы взводу французских солдат стоять на жаре, целясь в гордого испанца. Да вот беда, их беспутный сослуживец источал похоть и без умолку балагурил. Трепался он исключительно о женщинах. До встречи с одноруким хозяином харчевни в Богом забытой деревне Лугубре Лугар, сомкнуть ему уста мог только сон.

 

Лет десять назад дядя Марселя решил покончить с холостяцкой жизнью. Он попросил племянника быть шафером на свадьбе. На торжестве Марсель и отличился. Следя, чтоб дядюшка не испытывал недостатка в вине, он поминутно шептал скабрезные нежности юной невесте. Дядюшка же, в скорби по уходящей свободе, утратил чувство меры, прикладываясь к заботливо пополняемой коварным племянником кружке. Он упустил из вида невесту, под напором шафера забывшую о приличиях. К полуночи фьяска ядреного «красного» дала знать о себе: новобрачный, ощутив брожение в желудке, отлучился от праздничного стола. На ходу стягивая широкие штаны, неверным шагом он отправился опростаться за угол свинарника, где и застал новоиспеченную благоверную, сладострастно отдающуюся мерзавцу-племяннику. Дядюшка возопил одновременно и к Богу и к дьяволу, схватил навозные вилы и попытался пришпилить прелюбодея  к предмету порочной страсти. Однако вскипевшее в желудке рогоносца вино не позволило свершиться кровавому правосудию: дядюшка заплутал в приспущенных штанах, споткнулся и рухнул лицом в грязь.

 

Марсель сообразил, что завершать начатое времени нет: разъяренные единокровники в два счета выпустят ему кишки. Он задал стрекоча к лежбищу друзей – контрабандистов, в кровь обдирая лицо и руки о колючий кустарник. Расплатившись с контрабандистами рассказом о том, какова невеста на вкус и запах, сопровождаемый благими пожеланиями и недвусмысленными шутками бесшабашных друзей, Марсель покинул родной остров.

 

К тому моменту, как Марсель достиг материка, ощущение ужаса от неизбежности грядущей кары вконец вымотало ему душу. Заливая страх черным вином в прибрежной таверне, беглец рассудил: осядь он в какой-нибудь деревушке, мстительные родственники найдут его и, не моргнув глазом, вырежут ему печень. Ему ли не знать корсиканские нравы. Не далее как год тому, он сам добрался до Гавра и рыскал по злачным местам портового города в поисках Кривого  Шарля. Мерзавец имел наглость распустить гнусный слух о его сестре. Как знать, может и правда малышка Катрин дала ему попробовать сладкого, в любом случае, не стоило распускать язык. Жених Катрин, корсиканский контрабандист, - завидная партия, узнав о слухах, отказал семье в свадьбе. Катрин в тот же вечер взяла кусок пеньковой веревки и ловко скрутила петлю. Она  намертво затянула конец веревки на ветке каштана, а тугую петлю на своем нежном горле. Похоронили ее тихо и за оградой кладбища, а Кривой Шарль, понимая, что родня Катрин непременно и очень скоро передаст ему привет от самоубийцы, отчалил на материк.

 

На следующий после похорон день, ни слова не говоря, мать Марселя сунула в дорожный мешок моток суровых ниток с воткнутой в него толстой иглой, пару кругов завернутого в холст броччио, флягу белого вина и полдюжины лепешек из каштана. Отец вывел сына на дорогу, ведущую в порт, отдал ему мешок и сунул парню за пояс, заточенный острее бритвы, тонкий корсиканский нож в деревянных ножнах. Он легонько хлопнул Марселя по плечу заскорузлой коричневой ладонью и вернулся в дом.

 

Марсель шел по следу Шарля как гончая.  На плотной роговой рукоятке отцовского ножа,  рядом с изящно выгравированной в профиль черной головой мавра в повязке, Марсель толстой иглой глубоко нацарапал два слова: «От Катрин».

 

Собранную матерью в дорогу нехитрую снедь он умудрился растянуть на неделю. Следующие месяцы в пути он подряжался за кусок хлеба, ночлег да скудные медяки вскапывать крестьянские огороды,  править изгороди, колоть дрова. И,  уж конечно, Марсель не упускал случая одарить грубой лаской истосковавшуюся по мужской плоти вдовушку, пощипать на сеновале крестьянскую дочь, а то и зажать у печи хозяйскую жену, пока скаредный муж, закрывшись на ключ у себя в комнате, отсчитывал поденщику плату.

 

Посланец смерти пересек истекающую кровью аристократов, уставленную гильотинами Францию, с Юга на Север.  Он искал, и – нашел. Кривой Шарль не придумал ничего умнее, чем обосноваться в Гавре. Проклиная свой болтливый язык, он пробавлялся воровством в порту и грабежами на улицах. Марсель заметил несчастного в кислом смраде и тягучем гомоне провонявшей дегтем, горьким потом, неуемной похотью и гнилыми досками портовой таверны. Шарль сидел на грязной скамье, свесив голову, и разглядывал заблеванный стол, с нацарапанными на нем на всех языках мира ругательствами. Он сжимал в одной руке глиняную кружку с дешевым пойлом и лениво гладил ладонью другой руки дряблую ляжку обнимавшей его за шею портовой шлюхи. Обнаженный по пояс  синий от татуировок пьяный каботажник, сидя напротив, что-то втолковывал ему, не интересуясь, слушает ли его собеседник. Марсель крепко зажал в кулаке рукоятку ножа и, поглаживая большим пальцем шершавую надпись «От Катрин», подошел со спины к плывшей в алкогольном угаре жертве. Он, словно невзначай, в толчее, прижался к Шарлю, плавно продавил тонкое лезвие «вендетты» под левую лопатку согбенной спины, и, отпустив рукоятку ножа, бестелесной тенью скользнул к выходу. Шарль устало вздохнул, и, обмякая, опустил лицо в лужу растекающейся по столу блевотины. У дверей убийца оглянулся,  увидел, как шлюха равнодушно столкнула с ляжки обвисшую руку Шарля, и  пересела на колени подмигнувшему ей синему матросу. Марсель сунул руки в карманы и шагнул в темноту улицы.

 

Теперь вот, на поверку, выяснилось, что и он ничуть не умнее.

 

Барабанная дробь армейских вербовщиков положила конец его недолгой растерянности. Марсель навострил уши и оскалился в улыбке. По всей Европе пахло порохом, а где война, там нажива и женщины. У генералов спрос на отчаянных парней постоянный. В армии будет ему верный кусок хлеба и сапоги. А если пристроиться на кухне, то шансов быть пропоротым штыком или словить пулю много меньше, чем получить удар ножом, нырни он опрометчиво в гнездышко какой-нибудь сердобольной вдовы. Марсель сделал последний глоток вина, швырнул пять сантимов на закапанный жиром стол и  подался в наемники.

 

Невзгоды службы он скрашивал естественным для него развлечением. Отщепенец задался целью перепробовать женщин всех национальностей, которые Господь посеял в Европе. И, надо отдать ему должное, старательно воплощал эту мечту в жизнь, служа в армии блистательного недомерка Бонапарта. Полногрудые польки, субтильные гречанки,  томные итальянки, холодные немки и горячие француженки одинаково визжали и кусались, но не могли вырваться из крепких лап похотливого солдата.

 

Почти десять лет пули, картечь и штыки миновали тело Марселя, но своеобразное увлечение, не в пример нацеленным на него орудиям смерти, сильно подорвало здоровье ходока. Бывший красавец, весельчак-балагур, теперь носил в себе полдюжины позорных болезней одновременно. Все тело его было покрыто отнюдь не боевыми шрамами, но источающими гной язвами. В некогда иссиня-черной густой шевелюре тут и там проступали розовые проплешины, а горбатый нос начал проваливаться. Никто из сослуживцев давно уже не рисковал хлебнуть с ним варева из одного котелка. Даже мучимый жаждой, ни один солдат не сделал бы и глотка из фляги, к которой Марсель успел приложиться обнесенными сыпью губами. Увидев испещренного гнойными свищами кашевара, полковник лично распорядился отлучить его от кухни и поставить в первую линию пехоты.

 

При любой возможности Марсель бежал к земляку - полковому лекарю, который, похохатывая, отсыпал ему горсть ртутных пилюль, ставил свинцовые примочки на язвы и обкладывал компрессами впалую грудь. Замшелые цыганки из маркитанского обоза за пару франков накачивали Марселя лечебными отварами, окуривали врачующими благовониями и навешивали на шею неугомонного страдальца целебные оловянные амулеты.

 

Обозные шлюхи, извлекавшие скудные медяки из солдатской похоти, не соглашались лечь под Марселя, сколько бы денег он не сулил за их быструю любовь. Даже потаскуха Пеппина, еще в отрочестве утратившая одновременно и девственность, и брезгливость, зашипела по-гадючьи и отмахнулась ножом, когда он подкатил к ней с кошельком и вздыбившимся под кюлотами членом. Безотказная Пеппина, каждый год выметывавшая из чрева по паре близнецов и топившая их как котят в ближайшем озерце, ручье, а то и навозной луже, побоялась сгнить заживо после объятий Марселя. Так что пробавляться ему приходилось только насилием и, чаще всего, под покровом ночи.

 

Именно ночь сыграла с ним злую шутку во время Египетской кампании. Бонапарт дал передышку просвещенной Европе, отправив войска в Синайскую пустыню. Тем самым Император предоставил Марселю возможность распробовать плоть чернокожих красоток, благо их было в избытке в оазисах знойных песков.

 

О промашке коллекционера женских прелестей солдатам поведал полковой священник, с удовольствием принимавший Марселя на исповеди в передвижной часовне. Капеллан, весельчак по натуре, но, в силу своей миссии обделенный развлечениями, требовал, чтоб на воскресной исповеди Марсель не упускал и малейших подробностей свершенных на неделе грехов. «Иначе Господь тебя не простит!» - потрясал он распятием, суетливо занимал место за решеткой в походном конфессионале и запускал блудливую пятерню под подол черной рясы.

 

Опасаясь заразы, в изобилии кишевшей в местной воде, святоша возил за собой громадный толстостенный сундук под завязку набитый льдом. В источающих холод недрах лежала пузатая бутыль церковного вина, к которой капеллан и прикладывался, чувствуя жажду. На вечернем биваке он, разомлевший на жаре и осоловевший под действием умиротворяющего напитка, презрев тайну исповеди, сорвал покровы с позорного греха плешивого сластолюбца.

 

Обдавая собравшихся вокруг него солдат кислым дыханием, капеллан давился смехом: «Сей отступник от стези праведной, вопреки наставлениям пастыря, в сумраке ночи отправился утолять голод неуемной своей плоти. Он выскользнул в темноту египетской ночи из палатки в одних кальсонах, пока вы, дети мои, спали сном праведников. Исчадие греха, он как зверь завалил на обочине дороги первую изящную чернокожую фигуру в тунике, попавшуюся ему на глаза. Жертва и пикнуть не успела, как он, сорвав легкую ткань и зажав грубой дланью уста несчастной, противно природе, овладел ею сзади». Капеллан икнул и закатил глаза: «Изливая похоть, Марсель шарил по телу беспомощной  жертвы, удивляясь свежести и плоскогрудости негритянки, и вдруг нащупал то, чего не мог разглядеть в темноте».

 

Церковник выдержал трагическую паузу и зашелся в хохоте: «Чернокожее тело было оснащено для продолжения рода не хуже самого насильника! Наш Марсель второпях впал в содомский грех, завалив на обочину юного негра, а не негритянку!»

 

Солдаты гоготом встретили окончание пересказа исповеди. Марсель, стоявший тут же, оскалил гнилые зубы в улыбке: «Эти черные все на одно лицо. Ненароком вышла промашка!», и   погрозил капеллану: «Болтливый кадильщик, держи язык за зубами, или впредь не надейся, что я буду развлекать тебя в исповедальне!»

 

Марселю повезло. Он уцелел при восстании в Каире и избежал шрапнели в резне при Гизе. А земляк – лекарь спас ему беспутную жизнь, отправив Марселя в компании раненых и больных на борт транспорта отплывавшего во Францию. В порту костоправ взял с Марселя слово, что, прибыв в Парижский госпиталь, он отдаст себя для изучения в руки его брата – медика, писавшего диссертацию по венерическим недугам.

 

Парижский врач, ошеломленный пышным букетом экзотических инфекций, предоставленный ему для изучения Марселем, пропустил пациента через семь кругов ада. Солевые ванны он совмещал с иссечением язв ланцетом, мазал обритую голову страдальца минеральной глиной и оборачивал истощенные болезнями чресла средиземноморскими водорослями. Лишенный выпивки и любовных утех, Марсель находил отраду в безделье и чревоугодии, которое врач не ограничивал.

 

Известно: сколько веревочке не виться, а конец будет. Медик дописал диссертацию и откомандировал оправившегося от недугов и заметно растолстевшего Марселя обратно в полк.

 

Как раз в тот год Бонапарт решил посадить на трон Испании своего братца-алкоголика Жозефа. В политике император то и дело орудовал дубиной, а не рапирой, так что ничтоже сумняшеся он запер обоих испанских королей: отца и сына, в Байонне. Испанцы тогда еще были храбры, а испанки горды. Не стоило такому хорошему народу бунтовать из-за сущих пустяков, но, лишенные законных правителей, они взялись за навахи и ружья. Расхлебывать эту кашу пришлось, конечно, армии. Справедливости ради, надо отдать Бонапарту должное: когда гверильясы принялись вспарывать животы французским курьерам и грабить обозы, оставляя гарнизоны на голодном пайке, он лично привел в Кантабрийские горы 250 тысяч молодцов в синих мундирах.

 

Укротить пьющих вино как воду и, чуть что, хватающихся за наваху черноволосых гордецов в открытом бою нам не светило никоим образом. Мужчины, прихватив оружие, ушли в горы, оставив в деревнях вечно носящих траур женщин, несмышленых детей и мрачных старух.

 

Мы встали постом в насквозь пропеченной солнцем и пропыленной до последнего уголка  деревушке Лугубре Лугар. Мрачное это было место. Тут у детей лица были серьезны, как у утомленных жизнью стариков, а смех не звучал даже в дни праздников. Расположился наш взвод в стоявшем на отшибе доме однорукого владельца захудалой харчевни. Через день-другой прохладный обеденный зал, в котором мы и ели и спали, насквозь провонял оружейным маслом, сапожным кремом и железом.

 

Харчевник единственный в деревне сносно понимал по-французски. Бог знает, в какой заварушке потерял этот испанский красавец правую руку. На все расспросы он молча подливал нам терпкого вина и уходил к своим сыновьям. Четверо мальчишек, мал - мала меньше, с утра до ночи копошились во дворе. Они латали прорехи в заборе, перекапывали  скудный огород, месили глину и обтесывали камни для очередной убогой постройки. Одной рукой хозяин управлялся по хозяйству лучше, чем иной двумя. Он мог пальцами вытащить из полена по шляпку забитый трехдюймовый гвоздь, поддев его крепким ногтем и ухватив двумя пальцами, а однажды раздавил в ладони толстостенный стакан, разозлившись на торопливость старшего из сыновей, ухватившего со стола кусок хлеба прежде него.

 

Жена испанца, тихая и настороженная, как пантера, всегда в черном платье, целыми днями стояла у очага, готовя гаспачо на нашу братию, выпекая хлеб из привезенной маркитантами муки, да, время от времени, подсыпая в мышиные норки пшено, перемешанное с ядом. Единственная в семье дочь, миловидная девочка лет десяти, такая же тихая и черная как мать, по реалу за дюжину обшивала тканью деревянные форменные пуговицы постояльцев и до блеска чистила им сапоги по франку за пару.

 

У бунтовщиков не было армии, которую мы разнесли бы в генеральном сражении в пух и прах. Армия ввязалась в партизанскую войну: никаких тебе гусарских атак, плюющихся во все стороны огнем строгих каре и пушечных залпов. А вот валунов, сыплющихся нам на головы с горных отрогов, выстрелов из кустарника и отравленных колодцев – хоть отбавляй.

 

Не было смысла лезть за партизанами в горы, рискуя получить дыру в мундире не только ободравшись о камни, но и подставившись под порцию свинца. Полковник Каро расставил войска по деревням вдоль дороги и приказал нам держать ушки на макушке, а глаз востро. Так что когда иной бунтовщик ночью пытался сунуть нос домой, в тревоге за семью, пару куриц, да чахлую миндальную рощу, в которой самое молодое деревце было старше Адама, его поджидал неприятный сюрприз.

 

Дюжину отловленных гверильяс полковник приказал расстрелять на площадях, да еще дюжину вздернуть на древних дубах. На дорогах стало спокойнее. Оставалось ждать, когда гордецам надоест питаться синим кротовым мясом, обдирать шкуры с белок, да ночевать в  компании волков, и они выкинут белый флаг, развеяв порох по ветру, ссыпав пули в кроличьи норы и выбросив мушкеты в ущелья,  спустятся с гор к своим халупам и молчаливым женщинам. А  мы с миром отправимся в благословенную Францию.

 

Дело к тому и шло, но Марселя угораздило испортить обедню. Нагадил паршивец там, где ел и спал. С момента появления в деревне, он подкатывал к любой встреченной им испанке надеясь оприходовать хоть одну, но гордые красотки шарахались от него как от чумы, а старухи гнали со двора и норовили пырнуть вилами в пах.

 

Шутки кончились после того, как Марсель и капрал Флоран в сиесту приговорили бутыль многоградусного орухо. Солдаты смиренно пережидали жару, отлеживаясь в затененном зале харчевни, а двое пропойц, которым все нипочем: ни Бог, ни черт, ни испанское пекло, устроились со стаканчиками на ступенях крыльца. Провозглашая тост за тостом во славу императора, они лихо опустошили бутыль.

 

Капрал проблевался на заднем дворе, и, на ходу оправляя мундир, пустился на поиски еще одной порции спиртного. Марсель же задремал в обнимку с порожней бутылкой на разогретых солнцем ступеньках. В расстегнутом сюртуке и распахнутой рубашке, он мерно  храпел, источая жаркое марево пота с поросшей седым курчавым волосом впалой груди и оплывшего сального  живота.

 

Дочь хозяйки отправилась пасти пару худосочных гусей да, на беду, споткнулась о потную тушу напившегося солдата. Сквозь пьяный прищур Марсель разглядел во дворе девичью фигурку. Среди бела дня он подманил девчонку замусоленным куском сахара, и тут же, у крыльца, бесшумно овладел малышкой, пополнив скорбный список своих жертв. Совершив мерзость и, видать ненароком, сломав горло девчонке коленом, он мирно заснул на месте злодейства в приспущенных кюлотах, выпустив из угла рта длинную нитку тягучей желтой слюны.

 

Капрал Флоран,  зажимая подмышкой флягу красного вина, ввалился во двор харчевни и оторопел: харчевник деловито выгребал в пропитанную черной кровью дворовую пыль требуху из распоротого чрева бьющегося в агонии тела. Печень Марсель  так и не уберег.

 

Отец девчонки заметил в окно, как беспризорные гуси бродят по двору, склевывая мелкие камешки. Он вышел на крыльцо, увидел мертвую дочь, расхристанного спящего солдата, и понял, что произошло. Испанец обошелся без ножа. Он присел на крыльцо возле Марселя, зажал спящему голову между своих коленей, быстро сунул ладонь в расстегнутую ширинку солдатских брюк и сжал мертвой хваткой натруженных пальцев столько времени служивший Марселю причиной несчастий вкупе с удовольствиями орган. Марсель, почувствовав жесткую хватку, едва успел открыть глаза, как испанец одним движением оскопил его и отшвырнул в сторону бесполезный теперь кусок плоти. Мститель ловко, привычной к разделке свиных туш рукой, разорвал живот зашедшемуся в немом вопле насильнику.  Он выпотрошил его без ножа. Испанец по локоть засунул руку в зияющую рану, нащупал сердце, ухватил понадежнее скользкий, еще пульсирующий комок, исторг его из распахнутой грудины и бросил в пыль.

 

Вмиг протрезвевший Флоран отшвырнул флягу, возопил: «Тревога! К оружию!» и бросился в таверну.

 

Звеня амуницией и топоча, французы метнулись во двор, шустро выстраиваясь в шеренгу. Лейтенант Марье вышел последним, бросил взгляд на останки Марселя, на тело девочки и длинно сплюнул себе под ноги.

 

- Заверните тела в холстину и суньте в ледник! – приказал он дюжим гренадерам, братьям-близнецам Гобер. – Только в дальний угол, подальше от окорока и яиц.

 

Затем лейтенант хмуро посмотрел на испанца, стоявшего возле тел, досадливо поморщился и указал на свинарник:

 

- Становись-ка к стене, кабальеро.

 

Он уже вынес приговор. Марсель расплатился за то, что перещипал всех кур и девок в Лугубре Лугар. Теперь настал час испанца расплачиваться за самосуд. Капрал Флоран прикладом  подтолкнул его к выбеленной известкой стене свинарника. Да тот и не сопротивлялся. Куцая шеренга выстроились в десятке шагов от него. Испанец спокойно стоял у стены, глядя, как братья Гобер заворачивают тело его дочери в грубую ткань.

 

- Скажи сыновьям, чтоб выкопали три могилы к вечерней молитве. – Велел испанцу  лейтенант Марье.

 

Испанец подозвал к себе старшего сына, произнес несколько слов и легонько оттолкнул от себя окровавленной ладонью. Мальчишка вернулся на крыльцо к матери и братьям.

 

Испанец проводил его взглядом, кивнул жене, замершей в окружении мальчиков в дверном проеме приземистого, крытого рыжей щербатой черепицей дома. Та метнулась в халупу и через минуту вышла на двор, неся белоснежную тельницу, извлеченную из пропахшего базиликом ларя. Она подошла к мужу, помогла снять окровавленную рубаху и надеть новую. Пустой рукав она аккуратно заправила мужу за широкий пояс.

 

Братья Гобер отнесли мертвые тела насильника и жертвы в погреб при харчевне и встали в строй.

 

Такое дело как расстрел, – сомнительное удовольствие, даже если смотреть на него со стороны.  Приводить же приговор в исполнение лично, да еще в пекле испанского солнца, которое хлесткими лучами выбивает белесую пыль из земли, прожигает меня до кишок и  плавит ствол ружья, - тошнотворное занятие. Тут, чтоб не рехнуться, я волей-неволей стараюсь найти что-нибудь хорошее даже в убийстве, на которое нас подрядил лейтенант Марье. И нахожу, конечно: хорошо уже то, что раскаленное ружье в моих руках, и не я стою там – у напитанной жаром стены свинарника.

 

Теперь мы все: дюжина хмурых французских солдат, испанец, его жена и четверо мальчишек, изнывая от жары, ждем команды офицера.

 

Приговоренный равнодушно посмотрел в небо, проводил взглядом низко черкнувшую по двору  ласточку и вновь обернулся к жене и детям:

 

- Будет дождь. – Он широко махнул единственной рукой.

 

Марье, с хрустом давя каблуками сапог мелкие камешки, подошел к шеренге и вынул саблю из ножен. Солнечный зайчик отскочил от клинка и скользнул по лицу испанца.

 

- Готовься!

 

Мы вскидываем ружья. Я бросаю взгляд на его жену и детей: стоят на крыльце, женщина как птица крыльями охватила сыновей руками. Смотрю на лица: нет на них и тени страха, одна тупая покорность судьбе. Неужели эта пантера не бросится к ногам лейтенанта Марье? Бросится! Конечно! Упадет в пыль, обхватит голенища сапог, зальется слезами, начнет умолять сохранить жизнь мужу. Вот! Кинулась. Нет. Это порыв ветра колыхнул складки платья, да испанка крепче обняла сыновей.

 

- Целься!

 

Я навожу ствол ружья на лоб испанца, и вижу, как росинки пота скатываются по смуглому лицу, прокладывают тонкие дорожки к переносице, сбиваются в крупные капли на бровях. Чуть опустив прицел, я встречаю взгляд испанца. Он спокоен. Однорукий примирился с неизбежной смертью. Молчаливая вдова будет до конца жизни носить траур, а сыновья впредь будут обходиться без его советов.

 

Еп! Вот всегда так. Выложил, перечитал, глядя со стороны, и вижу: чушь. Косяк на косяке.

Не, сюжет - да, хорош получился. Самому нравится. А вот вокабуляр и стиль изложения -

Ладно. Пошел учиться.

[Albion 5 415]

Переведено с французского на Мосфильме. Текст читал Михаил Боярский. 

[9999999999 1 550]

Сегодня мне стало скучно. Я понял, что если я буду напряженно работать, то стану великим писателем.

Волшебства не будет. Все как у всех. "Трудись, десять девяток, и ты неминуемо придешь к славе и успеху." - какая серость, какая обыденность....

[9999999999 1 550]

В 12.05.2015 в 20:42, N*** сказал:

Точно!

Не знаю нужны ли кому-нибудь писатели, но сценаристы очень нужны. Которые нормальные, логичные, внятные истории рассказывают. 

Выложил три классных лекции по сценарному мастерству. Писателям они тоже подходят - 100%. Мне очень понравилось, как лекторы все по полочкам разложили. Очень доходчиво, просто и интересно преподносят материал. Серьезно, - рекомендую глянуть тем, кто интересуется вопросом.

 

 

 

[Лэйн 64]

Я бы вообще рекомендовал начать с "Поэтики" Аристотеля и анализа древнегреческих мифов. Это основа в понимании теории драмы. 

[9999999999 1 550]

Вот. Это уже конкретно для писателей романов. Выложил плейлист. Кому интересна тема - смотрите.